"Загадка женственности"[«The Feminine Mystique»] - Бетти Фридан

Ха-ха, смеется мисс Томпсон, а не благодаря ли вам ваши дети так музыкальны, а все эти трудные годы, пока муж заканчивал свой грандиозный труд, разве не вы делали дом таким очаровательным, обходясь всего тремя тысячами долларов в год, и шили себе и своим детям, и сами клеили в гостиной обои, и с зоркостью ястреба следили за ценами, чтобы купить дешевле? А в свободное время разве не вы печатали и правили рукописи вашего мужа и составляли планы праздников, чтобы сократить дефицит бюджета местной церкви? Разве не вы играли с детьми в четыре руки, чтобы им было интереснее, и вместе с ними читали учебники? «Но ведь вся эта жизнь ради других означает отсутствие собственной жизни», — вздыхает женщина. «Как и жизнь Наполеона Бонапарта, — усмехается мисс Томпсон, — или королевы. Да я просто отказываюсь жалеть вас. Вы — одна из самых преуспевающих женщин, каких я знаю».

И в продолжение спора домохозяйке предлагается подсчитать, во что обходится ее труд, поскольку сама она не зарабатывает никаких денег. Благодаря своим способностям вести хозяйство женщины могут сэкономить больше денег, чем работая на стороне. Что же касается душевного состояния женщины, разрушаемого повседневной домашней работой, то да, может быть, талант некоторых и не получил своего воплощения, но тогда «этот мир, наполненный гениальными женщинами, в котором рождается мало детей, очень скоро прекратил бы свое существование… У великих людей — великие матери».

Кроме того, американским домохозяйкам напоминают, что в средние века католические страны возвели тихую скромную Марию в ранг Царицы Небесной и именно в честь нее строили прекрасные храмы. Мать семейства, воспитывающая детей и создающая уют, является постоянным источником культуры, цивилизации и добродетели. Исходя из того, что она прекрасно ведет дом и наполняет его созидательной деятельностью, она должна гордиться своим званием: «домохозяйка».

В 1949 году «Домашний журнал для женщин» также печатал рубрику Маргарет Мид «Мужчина и женщина». В то время все журналы вторили книге Фарнхэм и Лундберга «Современная женщина: утраченный пол», опубликованной в 1942 году. В ней авторы предостерегали женщин от работы и высшего образования, которые ведут к «маскулинизации женщин, что таит в себе огромные последствия, представляющие угрозу для дома, детей и способности как женщины, гак и мужчины получать сексуальное удовлетворение».

Итак, «загадка женственности» начала распространяться по стране, прививаясь к старым предрассудкам и условностям, что так удобно всему реакционному и отживающему. За этой новой мистификацией скрывались концепции и теории, вводящие в заблуждение своей фальсифицированностью и присвоением общепринятых истин. Создавалось впечатление, что они настолько сложны, что доступны лишь немногим посвященным, а потому— неопровержимы. Необходимо разрушить эту таинственность и разобраться в запуганных концепциях и общепризнанных истинах, чтобы помять, что же произошло с американскими женщинами.

Суть мистификации в том, что наивысшей ценностью и единственным долгом женщины провозглашается реализация женских качеств и исполнение своего предназначения. Величайшая ошибка западной культуры на протяжении почти всей ее истории заключается в недооценке этой женственности. Она так загадочно-таинственна и интуитивна и настолько близка к происхождению жизни вообще, что наука, вероятно, никогда не сможет понять этого. Но как бы специфична и ни на что не похожа она ни была, она никоим образом не ниже природы мужчины, а, вероятно, в каких-то аспектах и выше. В соответствии с этой концепцией корень всех женских бед прошлого — в том, что женщины завидовали мужчинам, пытались брать на себя их роль вместо того, чтобы принять то, что дано природой, которая находит свое воплощение лишь в сексуальной пассивности, доминировании мужчин и материнской любви.

Но в новом образе, который предлагается американским женщинам, нет ничего нового, это все то же: «Род занятий: домохозяйка». Новая «женственность» формирует матерей-домохозяек, никогда не имевших возможности быть кем-то еще, является моделью для всех женщин; она предполагает, что в отношении женщин история достигла своего окончательного и славного финала именно на данном этапе и сейчас. Прикрываясь изощренными словесными ловушками, она просто возводит некие конкретные домашние аспекты женского существования — такого, каким оно было у женщин, чья жизнь в силу необходимости ограничивалась приготовлением пищи, уборкой, стиркой, вынашиванием детей, — в религию, схему, по которой сегодня должны жить все женщины, а если они ей не следуют, значит, они отказываются от своей женственности.

После 1949 года исполнение своего предназначения для американских женщин выражалось только одним определением — мать-домохозяйка. Быстро, как во сне, образ американской женщины как меняющейся, развивающейся личности в меняющемся мире был разбит. В стремлении найти уверенность в семейной спайке ее свободный полет в поисках собственной индивидуальности был забыт. Безграничный мир съежился для нее до стен уютного дома.

В 1949 году трансформация женского образа четко отразилась на страницах женских журналов, и этот процесс продолжался на протяжении всех пятидесятых. «Женственность начинается с дома», «Может быть, это и мир мужчины», «Заводите детей, пока вы молоды», «Как заманить мужчину», «Надо ли бросить работу, когда мы поженимся?», «Готовите ли вы дочь стать женой?», «Ваша работа в доме», «Должны ли женщины так много говорить?», «Почему наши солдаты выбирают немецких девушек», «Что узнают женщины от матери Евы», «Политика — это мир мужчин», «Как сохранить счастливый брак», «Не бойтесь выйти замуж молодой», «Беседы врача о грудном вскармливании», «Наш ребенок родился дома», «Кухня для меня — это поэзия», «Ведение хозяйства — это бизнес».

3. Кризис личности

пер. Н. Левковской

Интервьюируя женщин моего поколения, я за последние десять лет обнаружила странную вещь. Когда мы росли, многие из нас не могли представить себя в возрасте двадцати одного года. У нас не было образа нашего будущего, мы не видели себя взрослыми женщинами.

Я помню тишину весеннего полдня в колледже Смита в 1942 году, когда я оказалась в страшном тупике, размышляя о собственном будущем. Несколькими днями ранее я получила уведомление о том, что успешно прошла конкурс на стипендию. Принимая поздравления, я чувствовала не только радостное возбуждение, но и странную тревогу: передо мной встал вопрос, о котором я не хотела думать.

«Действительно ли в этом мое призвание?» — этот вопрос отгородил меня ото всего остального мира. Холодная и одинокая, я чувствовала себя обособленной от девочек, болтающих между собой или занимающихся приготовлением уроков на залитом солнцем пригорке позади учебного здания. И думала о том, что собираюсь стать психологом. Но если и меня вселилось сомнение, то кем же тогда я хотела бы стать? Я чувствовала, что будущее скрыто от меня, и не видела себя в нем совсем. Я не могла представить себя закончившей колледж. В семнадцать лет я приехала сюда из небольшого городка на Среднем Западе, неуверенная в себе. Передо мной открылись необозримые горизонты окружающего мира, жизнь во всем ее многообразии. Я начала познавать себя и думала, что знаю, кем бы я хотела стать. Я не могла вернуться к прошлому. Я не могла возвратиться домой и жить так, как жила моя мать и другие женщины нашего городка, привязанные к дому, бриджу, магазинам, детям, мужу, благотворительной деятельности, вещам. И вдруг теперь, когда настало время определять свою будущую судьбу, сделать решительный шаг, я не знала, кем же я хочу стать.

Я получила стипендию, стала учиться, но следующей весной под чужим калифорнийским солнцем, в другом колледже вновь встал этот же вопрос, и я никак не могла выбросить его из головы. Я вновь успешно прошла конкурс на другую стипендию, которая предоставляла мне возможность заниматься диссертационным исследованием, посвятить себя карьере профессионального психолога. «И это является моим истинным призванием?» Необходимость принятия решения буквально ужаснула меня. В течение многих дней я жила под гнетом неразрешимой проблемы, будучи не в состоянии думать о чем-либо другом.

Вопрос не столь важен, внушала я себе. Ничто не имело для меня большего значения в тот год, чем любовь. Мы бродили по холмам в Беркли, и мой друг сказал: «Из этого ничего не получится, я никогда не смогу получить такую же стипендию, как ты». Могла ли я себе представить, что буду поставлена перед окончательным выбором: если я соглашусь на эту стипендию, то со мной останется только холодное одиночество того дня. Я с облегчением отказалась от стипендии. Но позже, в течение многих лет, я не могла прочитать ни строчки из научных работ в той области, которая, как я когда-то думала, будет уделом всей моей жизни. Напоминание о потере было слишком болезненным.